1971 год. Мы, студенты Московской консерватории, человек сто, приехали на летние каникулы в Прибалтику, в Калининград, в бывший немецкий Кёнигсберг. Консерватория сняла для нас десяток домов в курортном городке Светлогорске, находившемся в 30 километрах от Калининграда, на берегу моря. При немцах этот город назывался Раушен. В нём когда-то находился госпиталь, в котором лечились немецкие офицеры.
Когда поезд медленно подъезжал к серому, приземистому, огромному и грубому зданию Кёнигсбергского вокзала, сердце моё затрепетало — Германия! Как я мечтал о её готических городах! И вот я приехал! Я здесь!
Я понимал, что рука советского строителя восстанавливала этот город так, как считала нужным, но я надеялся, что хоть какие-то следы немецкой архитектуры в городе сохранились… Не могли же они причесать всё это под гребёнку! Что-то ведь должно сохраниться!
Да, город был разрушен, почти совершенно — война есть война… Но может быть хоть кусочек старинной готики судьба пощадила?
Мы вышли из поезда и расположились на привокзальной площади в ожидании пригородной электрички. Мой друг, Сашка Тамаркин, прицепился к удивительно хорошеньким арфисткам, Зосе и Жанне, блондинке и брюнетке — крохотным, изящным и насторожённо молчаливым, а я побежал искать готику. Чтобы быстрее её найти, я проглотил в кафе, у стойки, большую рюмку коньяка, и это мне помогло…
Первая улица, на которую я завернул, была совершенно немецкого вида. Я посмотрел на ржавую табличку и вздрогнул — улица Генделя! Я, русский музыкант, стою в Кёнигсберге, на улице имени боготворимого мною Генделя! Когда туман восторга рассеялся, я внимательно и стараясь быть спокойным, осмотрелся: короткая, широкая улица была пустынна, буквально ни души… Словно специально судьба убрала с неё всё, что помешало бы мне рассмотреть её… Дома были типично немецкие, из красного кирпича, окна первых этажей прятались за узорные, красивые решётки, над каждой дверью в подъезд белело старое распятие.
Мне хотелось поцеловать это распятие, но оно помещалось слишком высоко… Мостовая была сложена из крупного булыжника… Я бы поцеловал и мостовую, но боялся, что меня примут за сумасшедшего…
Я стоял посреди улицы, и в спину мне дул тёплый ветер с привокзальной площади… Он нежно шевелил волосы на моей голове, бежал по золотым листьям высоких, шарообразных деревьев, и мне хотелось плакать… Германия!
Как я тогда, русский мальчик, житель странного государства, хотел увидеть мир!
— Сашка! Электричка! — услышал я крик Тамаркина.
Я всё-таки не выдержал, упал на колени и поцеловал мостовую…
Через полчаса мы были в Светлогорске. Это был маленький, уютный, красивый городок, расположенный на множестве холмов… Идёшь то вниз, то вверх, то вверх, то вниз… Кругом сосны, цветники, пивные… Иногда видно море…
Нас с Сашкой хотели поселить в нормальном доме, но неожиданно подвернулся экзотический вариант: у хозяйки в саду стоял фургон от старого автомобиля. В нём было две кровати и стол. Естественно, мы попросились туда — отдельный вход, приходи когда хочешь и с кем хочешь. Тамаркин обалдел от арфисток и всё время что-то планировал…
В центре города было большое озеро. Мы искупались в нём и пошли в ресторан. Там было полно наших. Тамаркин вцепился в арфисток, а я быстро съел что-то и спустился к морю. Кажется, собирался шторм. Большие малахитовые волны с пенистыми гребешками обрушивались на берег. Дул сильный ветер, ярко светило солнце. Было жарко и холодно. Запах моря ошеломлял. Мне казалось, что никаких арфисток и Тамаркина нет, что сейчас сверкнут золотом одежд грозные, прекрасные валькирии и унесут меня в Вальхаллу, где я увижу Вагнера. Вместо этого мы с Тамаркиным попали в пивной ресторан, где выпили по восемь кружек пива. Арфистки исчезли из поля зрения, но нам было всё равно.
Вечером, совершенно пьяные и весёлые, мы засели в кустах, недалеко от дома, где жили арфистки, и стали их караулить. Зачем — неизвестно, шансов у нас не было. Мы пили портвейн из горлышка и смеялись. Над нами висела розовая луна, и пахло свежескошенной травой. Неожиданно Тамаркин нашёл свечку, зажёг её и поставил посреди булыжной мостовой. Я, сквозь слёзы смеха, смотрел на трепещущий золотой шар над свечкой, кривлялся, валял дурака и, конечно же, совершенно не понимал, что только что закончился один из самых счастливых дней в моей жизни.
