У моих друзей, Васила и Савки, их сына Бояна есть большое чувство юмора, потому да простят меня мои друзья, что и я писал с юмором.
ЗЛАЯ ШУТКА
(шедевр)
Василу Байчеву, дипломату, в котором нуждается Болгария.
– Васил, а Васил, а почему ты дипломат, а с новым министром не договорился, без работы остался, и почему я врач, а у меня жена страдает?
– Наверное, есть в жизни что-то большее, чем наши маленькие профессии.
– А что может быть больше, чем профессии?
– Наверное, жизнь.
Летел я самолетом над облаками, смотрел в иллюминатор, и мне стало думаться: «Смысл жизни в самой сути жизни, а все остальное – вокруг нее. Вспомнил и осознал: «Все есть суета сует, да томленье духа». И еще подумалось, чтобы вот так вот подняться и увидеть ценность жизни, надо отрешиться на миг от всех проблем и забот. И тогда увидишь, какое счастье, что ты есть! И есть твои близкие, которых любишь!»
Поэтому я так удивился, когда с утра, после нашей вчерашней встречи, поднялся на твоей даче на второй этаж и спросил свою спящую жену о том, где же пиво, она раздраженно мне ответила, чтобы я пошел, наконец, к черту:
«Васил тебе специально оставил», – бросила она раздраженно.
Я ведь хотел подбодрить ее тем, что мы есть и, значит, все в порядке!
Но дело не в этом.
Дело в том, что штаны у меня зеленые. И вчера я приехал к тебе на дачу в зеленых.
Савка твоя тогда еще спросила: «Где ты взял такие штаны?»
– Не волнуйся, для работы у меня есть черный шелковый костюм, в Польше купил, на там заработанные.
– Слышишь, Васил, – сказала Савка, – ты всегда мечтал иметь шелковый костюм, а у него есть.
– Васил, а Васил, почему мы все время работаем, а у нас ничего нет?
Из-за Савки я вспомнил Сосяна из Дилижана.
Я спросил тогда Сосяна: «Почему у вас в Доме композиторов все домики одинаковые?»
Сосян сказал: «Все домики – из трех комнат: в одной – рояль, в другой – спальня, третья – для гостей, и кухня. Все домики одинаковые, чтобы все были довольны, и жена Петрова не сказала бы, например: «Видишь, Петров, у Сидорова четыре комнаты, вот он – композитор, а ты, Петров, какой ты композитор?»
Мы еще обсуждали, Васил, вчера вечером на твоей даче эту историю, я хотел собрать десять гениев и книжку написать «Десять гениев в одном Дилижане». Собрать гениев разного возраста и профессий и «запереть» их в одном доме на десять дней, посмотреть, как они общаются. Чтобы там был и писатель, и «киношник», и другие. Чтобы научиться у них общению.
Когда я рассказывал этот замысел разным людям, женщины говорили: «Они там все передерутся!», а мужчины спрашивали: «Каковы у Вас критерии для отбора гениев?» (Про себя, видимо, напрягались.) Некоторые думают, что гении – это «отклонение», сродни безумцам. Нет. Гении мыслят с результатом.
Сосян тоже гений.
Опора человека в его высоте, стало быть.
– Ты тоже, Васил, гений, я это знаю, – говорил я Василу. – Ты профессионал, и поэтому ты нужен, а раз ты полезен, то обязательно получишь работу!
Но дело не в этом.
Дело в том, Васил, что из-за этих своих зеленых штанов я вчера ночью на твоей даче чуть с ума не сошел!
Вот ты, Васил, мне как-то говорил, что интересуешься, почему я, когда пьяный, всегда обязательно домой ухожу, независимо от того, ночь или не ночь, и независимо от того, в гостях я или дома.
Ты, как я понял, хотел найти в этом что-то большее, чем мою глупость.
Я тогда задумался и ответил, что есть, видимо, во мне «ограничители». Например, чту семью, в детстве даже школьную резинку не брал без разрешения, не мог пользоваться шпаргалками, мне казалось, что все на меня смотрят, крепко ударить не мог из-за жалости и т.д. Вероятно, эти «штуки» и выдают такие злые шутки.
– Поэтому, наверное, когда я пьяный был, всегда домой уходил, знал – обо мне беспокоятся. А дома могли сказать: «Опять пьяный пришел!» Шутка!
Теперь ночью, на твоей даче я, наверное, тоже домой пошел.
Еще мы рассуждали о том, как сложно и как просто устроен мир.
Для того, например, чтобы сосед сказал утром соседу с улыбкой одно простое «Доброе утро!», нужно, чтобы миллиарды его мозговых «шариков» сходились в точнейшей гармонии, а если ее нет, то вместо одного простого «Доброе утро!» возникает миллиард непредсказуемых миров.
Вот, например, стоял я как-то и говорил с одним человеком, а мимо нас проходили двое. Они увидели, что мы говорим о чем-то серьезном и решили из вежливости не отвлекать нас, прошли мимо. А мой собеседник и говорит: «Вот видишь, люди какие, уже и не здороваются!»
Как-то в Чехословакии, где я был с группой литераторов, мне пришлось полечить горничную в гостинице, она еще одну привела, а та – еще троих. И так весь вечер. Они потом из благодарности каждая по две бутылки пива вдруг принесли. Представь себе! Начальник группы заглядывает, а в моем номере весь длинный стол уставлен пивом! Я ему рассказываю, как все было, а он говорит: «Ну надо же быть серьезнее!»
– Куда еще серьезнее! – говорю. – Вы там про дружбу между народами друг другу рассказываете, а я ее тут делаю!
Утром еду по эскалатору вниз, а в самом низу он стоит, я ему улыбаюсь и говорю: «Доброе утро!»
А он смотрит мне в глаза и говорит: «Это вы зря улыбаетесь».
– Что!!! Да знаешь ты, – говорю, – как трудно улыбнуться с похмелья? Я тебе улыбаюсь, а ты!..
Тут космонавт из нашей группы, что рядом с ним стоял, мягко отводит меня в сторону: «Да тише ты, командир, права качаешь, а у самого карман порванный!»
Знаешь, как, например, с похмелья трудно улыбнуться.
– У вас тут, Васил, пивная партия оказывается есть, давай я на спор выпью с президентом партии пива, посмотрим, кто больше, и ты сразу ее возглавишь.
– Да они вовсе не этим занимаются, – сказал ты, – с неба упал, что ли, занимайся своей медициной!
Моя жена переживала, когда на даче я к ней опять поднялся сказать, как я люблю ее.
Знаешь откуда у женщин склонность к депрессиям?
Из готовности к худшему. Этим женщины сохраняют мир.
Но когда устают, способность быть готовой к худшему превращается в депрессию. Когда ей плохо, она все видит в черном свете. Ты ей говоришь: «Но я люблю тебя, вспомни, как нам было хорошо! Вчера, позавчера, год назад! Что я для тебя должен еще сделать?» Она говорит: «Оставь меня в покое! Мне ничего от тебя не нужно!».
– Мне нужен только покой! – говорит она.
А чтобы у них был покой, надо революцию сделать!
Помнишь, Васил, как ты водил меня в церковь. Женщины там ходили молча, ставили свечи. Над ними витал Христос.
В мечети витает образ Магомета. В буддийском храме – Будды.
Мужчины создают религии, а женщины в них верят.
Потому что мы, мужчины, настроены на лучшее.
Иначе как совершенствовать мир?
Но дело не в этом.
Дело в том, что ночью на твоей даче я начал по обыкновению ходить в поисках чего-то еще выпить, мне показалось, что жена все спрятала. (Потом уже я узнал, что, оказывается, сам все выпил. Но дело не в этом.)
Дело в том, что потом я взглянул на свои зеленые штаны, которые висели теперь на спинке стула.
И пол чуть не ушел из-под моих ног. Где я? Где меня носило всю ночь? Штаны были не зеленые, а стального, даже какого-то серого мышиного цвета. Не мои штаны.
Куда ходил и что творил я ночью, раз пришел в других, чужих штанах?
Сон разума, как известно, рождает чудовищ. Я стал «вспоминать» и заполнять ужасными картинами свое свинское поведение. Где я мог бы быть, если пришел в чужих штанах? Ужас! Хоть в петлю лезь.
И ад и рай внутри нас, и никуда от себя не деться!
Я был расстроен еще и тем, что сам настоял вчера вечером перед вашим уходом, чтобы Савка твоя перевела с болгарского и прочитала на русском твой рассказ. Сам же я, настояв, не смог сосредоточиться и, вероятно, расстроил и тебя.
Тем более, что накануне я многократно спрашивал тебя, пишешь ли ты, наконец, свои рассказы, потому что прекрасно их рассказываешь, но говоришь, что нет времени писать.
Я припоминал тебе твои замечательные высказывания, которые грех не записывать, хоть и нет у тебя времени. Замечательные рассказы. Даже название для сборника твоих замечательных рассказов у меня в голове тогда сразу сложилось «Целый сборник замечательных рассказов».
Как ты, например, назвал своего кота в Москве Кашпировским, потому что он любил спать лежа на телевизоре.
– Почему ты так долго смотришь на кота? – спросил ты меня тогда. – Потому что он занимается гипнотизированием, а ты – обучением саморегуляции?
– Нет, – сказал я, – просто мне в этом коте глубины не хватает, какой-то он обыкновенный, хоть и красивый.
Утром, когда ты позвонил и узнал, что я еще сплю, просил передать мне, что я много пью, долго сплю и что у меня повышенные требования к котам.
Потом, придя домой, сказал мне: «Слушай, у меня великие люди дома еще никогда не жили. Я свою семью много лет учил с утра работать, а ты за два дня все разрушил…»
Я не могу забыть, Васил, как ты рассказал мне чей-то литературный сюжет.
В комнате висела картина.
На картине – небо с облаками.
Под картиной надпись – «Небо над Троей».
Ночью на даче я встал, как самолет, запрокинул голову и вытянул руки крыльями, сосредоточился на том, чтобы руки пошли в стороны по моему желанию, но автоматически. Этот прием-пародокс из Метода Ключ создает контакт между волей и организмом. Есть контакт? Если бы руки пошли, я бы знал, чего себе пожелать в этом найденном особом состоянии саморегуляции! Руки не пошли. Контакта не было. Искать гармонию с самим собой через другое идеомоторное движение не было сил. Значит, так и оставаться мне пока разделенным между высотой своих идеалов и самим собой?
Надо пойти к жене, подумал я, надо взбодрить ее.
Пошел к лестнице. Споткнулся. Ступенька вверх. Упал.
Ах, черт возьми! Ах, боже мой!
Я опять поднялся к жене, разбудил ее и сказал, что пришел сказать, что люблю ее, хочу, чтобы она была счастлива.
И спросил о том, где же, наконец, пиво?
Конфликт разводит людей по углам одиночества, а любовь превращает их в ангелов.
Но почему я люблю жену, а она из-за меня страдает?
Не повесть о Ромео и Джульетте есть повесть всех печальнее на свете, а когда любящие сердца не могут найти общий язык.
Потому что мы все нуждаемся в опоре, то есть в высоте.
Но мы чаще ищем идеал в другом, забывая, что он и сам нуждается в тебе.
И вдруг, ночью на даче, среди всего этого ужасного состояния, через это страшное похмельное напряжение, через все эти ужасные фантастические воспоминания о своих ночных похождениях неизвестно где, с которыми можно застрелиться от стыда, я увидел явление…
Явление…
Наступал свет утра. На балконе сквозь свет утра стояла пепельница.
Аккуратная, как вчера.
И чистая. Помытая и вытертая.
И в комнате было чисто.
Стало быть, не все так плохо, подумал я.
Все как будто на своих местах.
Значит, не такой уж я плохой.
Значит, жить можно.
И тут сквозь свет встающего утра я вдруг увидел, что штаны неожиданно поменяли цвет.
Висевшие на спинке стула серые штаны превратились из чужих серых штанов в мои штаны – родные зеленые. При свете изменили цвет!
Только теперь я вспомнил, что брат, даря их мне перед поездкой, похвалился, что это – «фирма» и что при свете они меняют цвет.
Черт возьми! Боже мой!
Значит, я нигде ночью не бродил и все время находился здесь, сумасшедший, создав целую фантастическую реальность с самим собой?
Можно успокоиться! Ах, черт! Ах, боже мой!
Высота над облаками и внутри нас, тяжелая с похмелья голова, поиск смысла в себе и в коте; штаны-перевертыши, изменяющие видение мира, приемы саморегуляции для обретения внутренней целостности и фраза «стало быть» в нескольких местах рассказа – как спасительная метафора со смыслом «Земля».
Небо становилось жарче. Жаркий август в Софии 92-го.
В этом году были уволены с работы десятки болгарских дипломатов.
Что будет дальше? Я убеждал Васила, что его – профессионала – опять призовут, но не знал, что будет на самом деле, и он еще не знал, что оставшийся без работы станет потом зам.министра иностранных дел, потом опять лишится всего, и опять…
Жаркий август 92-го…
Я не знал в это утро, что будет дальше и со мной, и со всеми нами.
Но, как мужчина, рассчитывал на лучшее и заметил, что спасался творением рассказа. Душа спасается творчеством.
Легче на душе, когда хоть что-то хорошее сделаешь.
Делай хорошее! Вот и вся религия!
Голова была жутко напряженной и горячей.
И, бродя по участку твоей дачи, где мы гостили с женой у тебя, Васил, наткнулся на пиво.
Две бутылки, оставленные для меня тобой, Васил, стояли под струей холодной колодезной воды.
А где же им, стало быть, и стоять?
ВЕЧНЫЙ РАССКАЗ
1. Римский император вечно недоволен.
Это я про Васила. Мне было приятно его так поддержать и в то же время выразить свою оценку его раздражения мной и жизнью.
– Римский император вечно недоволен, – сказал я, – потому что он нормальный человек (моя доброта не знала границ, я хотел его поддержать).
Потому что хозяйство большое.
Так пошутил я.
И выходит женщина и говорит, что он должен спать. (Это его жена Савка выходит, ей надоели наши с ним ночные разговоры на их кухне.)
На белых маленьких квадратных листочках на черном кухонном столе он записывал начало своих будущих рассказов, которые, видимо, никогда не дописывал. Он сказал с раздражением: «Ты утром спишь, тебя в Америку не пустят, там с утра работают, а в два часа дня уже все сделано!».
– Я рассказы пишу, как сказки! – сказал он, исписывая маленький белый квадратный листочек на черном кухонном столе. Один из моих рассказов называется «Дуга над Нью-Йорком».
– Что за дуга?
– Радуга. Это радуга.
Он не имел времени дописывать свои рассказы.
Эти белые маленькие квадратные бумажки, как я потом понял, были его Дугой над этим черным кухонным столом.
Он сказал, что выпустит сборник рассказов «Десять моих, один чужой».
– Чужой – это твой, – сказал Васил.
Я очень любил Васила. Он не простой парень.
По утрам он меня будил, зараза, а я всю ночь писал – не могу спать по ночам, работаю, а утром тяжело. Я его гость, а он будил меня утром и раздраженно говорил: «Ты не деловой человек, деловые люди все с утра делают и потом целый день свободны!»
– Меня в Америку пустят! – сказал я, преодолевая тяжесть в голове, – потому что когда здесь ночь, там как
– раз-таки утро, а я здесь ночью работаю, значит там буду – утром.
– Ты и там будешь утром спать!
Римский император вечно недоволен.
(Ты бы с такими, вечно недовольными, с ума сошел!)
– Когда выпьешь, – сказал Васил, – никогда в ванную под душ не ходи. Многие ребята на этом прокололись!
– Как?
– Мыло может попасть. Под ногу.
Васил показал ладонью, как может мыло попасть под ногу.
-Утром встаешь с постели, весь такой свеженький, а подходишь к зеркалу – на лбу синяк.
И Васил показал ладонью, какой может быть на лбу синяк.
– И еще, – сказал Васил, – когда чокаешься, всегда в глаза смотри!
– Почему, Васил, когда чокаешься всегда надо в глаза смотреть?
– Потому. Я однажды устроил, будучи еще не министром культуры, а послом, местным ребятам-художникам выставку в посольстве, и все были довольны, кто-то даже продал свои картины. Они все потом собрались, благодарные, банкет устроили, я стал говорить тост, поднял глаза к потолку, после вчерашнего, и… забыл… зачем они все здесь сидят за столом.
– Поэтому, когда чокаешься, всегда в глаза смотри! (Спасибо, Васил, я теперь всегда так делаю, этот совет дорогого стоит!)
Вечером мы ужинали на кухне, и Савка сказала: «Почему ты такой некультурный? Если бы ты был культурным, ты бы правильно ел и тарелку бы правильно поставил!»
Я не удержался (мое бескультурье) и сказал: «А ты, Савка, хоть и большая умница, но ты хотя бы при моей собственной жене замечаний мне не делай!».
Хорошо, что римского императора не было.
Римский император вечно недоволен.
Потому что хозяйство большое. Ругал сына Баяна и Савку. Я сказал: «Не ругай их, а хвали, они очень хорошие».
– Я лучше тебя знаю, что они хорошие!
– Но Боян же обидится!
– Куда они денутся! (Именно их я люблю и все для них делаю!)
И выходит женщина и говорит, что он должен спать. (Это его жена Савка выходит, ей надоели наши с ним ночные разговоры на их кухне).
Моей жене тоже все это надоело. И мы уехали.
Но я люблю их, моих друзей, Савку и Васила (римского императора, который вечно недоволен).
2. Близкие – это те, кого не можешь забыть даже вдалеке.
Помню, стою на рынке, читаю книжку, жду Савку.
Смотрю, сидит старый мужик, весь с больными распухшими ногами с язвами, выставил голые ноги на солнце, а голова покрыта маленьким носовым платочком с узелками на уголках.
Сидит, приблизив книжку к глазам, к толстенным стеклам очков с линзами. Ни на кого не обращает внимания. Сидит, впечатавшись в книгу. Держит ее перед носом, почти прижав к нему. А голову – чуть откинув наверх. В книгу, как будто в солнце всматривается. И живот распухший, напоказ. Сидит так, вместе с ногами. Никого не стесняется. Сидит у палатки. Грузный, ноги распухшие, почти черные, с язвами. Весь – к солнцу.
Как только я к нему обращаюсь, из-за палатки сразу выходит женщина.
Я говорю, что хочу ему помочь, я врач, могу вылечить его распухшие ноги от язв.
Он, не поднимая даже головы, спрашивает недовольно у женщины о том, видимо, что я от него хочу.
– Я ничего не хочу, – говорю, – хочу помочь ему вылечить ноги.
Она – женщина, поэтому благодарна, и ему подробно объясняет.
Нет!
«Нет! – говорит. – Времени нет!»
И, отвернувшись, утыкается в книгу.
Я отошел как оплеванный.
Женщина сказала: «Не волнуйтесь, он здесь каждый день, и утром, и вечером».
Я отошел и ждал Савку, изнемогал под солнцем, потому что она ходила по рынку, а я от этого томился и уставал. Было жарко.
Понятно, что такое мужчине ждать, когда женщина ходит по рынку.
Потом мы пошли в магазин. Я опять ждал.
И вдруг мне подумалось: «Все время плохо не бывает!»
Эта мысль пришла как открытие. «Все время плохо не бывает!»
Когда пришла Савка, а она журналист и знает толк в писательстве и печатании книжек, я сказал ей: «Я придумал хорошую фразу: «Все время плохо не бывает!».
– Да, – сказала она, – неплохая фраза.
Я творчески очень возбудился, был неудовлетворен ее реакцией и вдохновенно продолжал: «Все время плохо не бывает! Это будет помогать. Особенно это нужно тем, кто на том краю».
3. Я рассказал Савке интересную вещь.
Как-то ехал ночью в поезде и проголодался. Три часа ночи. Я один в купе, негде взять поесть. Голод ужасный, сосет, как говорится, под ложечкой. Изнываю от голода, спать не могу. Подумал: я же саморегуляцией занимаюсь, вот и помоги себе сам!
Закрыл глаза, не мешая воображению, и стал ждать, что же мне явится.
И явился образ: армянский чалагач – это моя любимая свиная отбивная на ребрышке, а рядом возник высокий граненый бокал с красным вином.
Я удивился тому, что выкинуло мне мое подсознание, потому что никогда не пил вина, а только водку и пиво, вино не переношу.
Потом, когда я мысленно съел это желанное яство, но не наелся, повторил этот опыт второй раз. Закрыл глаза и подождал, что появится.
И опять возник чалагач. И опять этот бокал красного вина.
Да что за напасть такая, это вино! Не пью я его никогда!
Съел с удовольствием мысленно любимое жареное мясо.
И заказал напоследок мысленно третье блюдо, закрыл глаза и расслабился.
И тут выскочило блюдечко с грибочками, не ожидал, а рядом – рюмочка с водкой. Стопарик такой! Маленький.
Ну, наконец-то!
На душе легче стало.
Все же интересно! Кто лучше знает, что моему организму нужно, я или подсознание? Но вино я действительно не переношу. Или подсознание – это не я, а стереотипы увиденного?
– Может быть и то, и другое, – сказала Савка, – ты лучше вообще не пей.
Через десять лет.
Через десять лет я позвонил Василу из Москвы в Софию.
Он мне: «Ну, где ты болтаешься?! Я же мог тебе помочь. Я уже и зам. министра иностранных дел был, и послом, и Генеральным секретарем Черноморского Экономического Совета, а ты где-то болтаешься. Я мог бы тебе помочь, а теперь я опять без работы».
– Пишешь ли рассказы? – спрашиваю. – А про работу – это временно! Я в тебя всегда верю!
– Мемуары, – говорит, – пишу, потому что я взрослый человек, пишу про встречи с Шеварднадзе, про встречи с… Савка говорит, что я пропащий человек, что меня лечить надо.
– А я про тебя пишу, про тебя, себя и Савку. И о том, что близкие – это те, которых среди сотен людей можно по пальцам перечесть, это те, которые нужны, даже когда далеко, близкие – это те, которых не можешь забыть. В предисловии я посвятил книгу Василу Байчеву, дипломату, в которых нуждается Болгария.
– И не только Болгария. Я, – говорит, – и Шеварднадзе про тебя рассказывал, и многим другим… У меня большое влияние в России, я был очень богатым человеком, недавно с Савкой расстался, все ей оставил и теперь без гроша.
– Опять помиритесь! А я все наукой занимаюсь, повышаю психологическую культуру населения в Москве, учу, лечу, я тебе здоровье подниму, приезжай в мой «Центр защиты от стресса». Я рисую по ночам, уже четыре года – с нуля начал, без всякого учителя. Прорыв сделал с помощью своего Ключа для саморегуляции, были уже две персональные выставки, в журналах печатают. Пришлю тебе новеллы и картины, вычеркни то, что тебе не понравится, а Савка, если ей понравится, может издать, как прошлые книги. Я тебе здоровье подниму! Давай увидимся, а то давно не виделись!
Через минуту обратный звонок из Софии.
– Ты мне сердце поднял! Заходи!
– ?!? – Прямо сейчас?
Я был в Москве, Васил — в Софии.
Светлая память.
Хасай Алиев.
Добре рассказы.