Наконец Пашу Кардинала заметили… Устроили выставку его картин в одной из известных галерей… Я пришёл его поздравить. Он сидел в инвалидном кресле и улыбался поздравляющим. Их было много. Невероятно много. Я поцеловал его, поздравил и подарил свою новую книжку пьес. Он небрежно сунул её в карман, схватил меня за куртку, притянул к себе и прошептал: «Суки! Эти картины я нарисовал сорок лет тому назад! Где вы были, идиоты! Мне семьдесят! Я еле жив! На хер мне эта выставка! Вы опоздали, идиоты!»… Я ещё раз поцеловал его, осмотрел картины и ушёл…
Ну, теперь я испытываю потребность рассказать о Паше и о наших отношениях, которые омрачились лишь однажды. Серьёзно или нет — не знаю до сих пор. Мы дружили с ним очень давно, с юношеских лет. Мы познакомились в гостях у Кости Карабаса, известного артиста. Я тогда учился в консерватории, а Паша — в Суриковском.
Паша был ещё здоров, красив, бешено эмоционален, удивительно оригинально острил, и, естественно, был центральной фигурой. Я не помню, как детально происходила встреча, помню только, Костя Карабас, разыгрывая какого-то яркого гуляку, смахнул со стола все бутылки, рухнул на него и запел… Потом уснул. А мы с Кардиналом (кличка с детских лет) и ещё пара барышень, схватили такси и ночь просидели в ресторане Внуково. Это был единственный ресторан в Москве, который работал круглосуточно. После этого мы с Пашей сдружились. Но виделись не часто. Я весело и не без удовольствия работал в Театре оперетты, а Пашка заболел. Схватил какой-то вирус и потерял способность к передвижению. Больницы, страдания… Ну, в общем наши контакты прекратились.
Прошло много лет. Мы с Ларисой, моей женой, сняли квартиру в пятнадцати минутах ходьбы от Кардинала. Он жил один. Жена и сын от него отдалились, но не забросили его совершенно. Еду привозили, что-то готовили и уезжали. Как Паша жил, я знал. Он на костылях передвигался по квартире, рисовал, никто его картинами не интересовался, хотя он по интернету рассылал их по всему миру. В общем ему было трудно. И поэтому я решил его навестить. К тому же мне некому было рассказать, что у меня состоялись сразу две премьеры: в маленьком Питерском театре и в большом Липецком…
Был декабрь. Тёплый, снежный… Идти было приятно. Прихожу. Дверь отворилась, и я увидел половину Паши. Он стоял на костылях, ноги лежали за ним. Так что их плохо было видно. Квартира Паши была в страшном забросе, но это не важно. Мы сели за стол, Паша выставил литровую бутылку виски, и мы, смеясь и вспоминая прошлое, выпили по рюмке. Я похвалил его картины, сказал, что не понимаю, почему они не пользуются успехом, и рассказал, что мои пьесы ставят, что происходит это редко, но происходит. Рассказал я об этом потому, что половину литровой бутылки мы уже выпили. Когда Паша услышал про мои премьеры, у него на секунду дико вспыхнули глаза. Но на секунду! Я, пьяный, весёлый, предельно благодушный, не обратил на это внимание. Мы выпили ещё по рюмке, и Паша, вдруг странно улыбнувшись, спросил:
— Хочешь попробовать кашу по-шотландски?
Я, смеясь и еле удерживаясь на стуле, согласился съесть любую кашу из его рук. Паша разогрел овсянку, бросил туда масло, а потом налил в неё виски:
— Ешь! — улыбаясь сказал Паша. — Ты обалдеешь!
Я стал есть и очень быстро потерял способность к соображению. Я не понимал, что ел. Это была каша для кого угодно, только не для меня, диабетика, травмированного и набитого лекарствами. Часа в три ночи я захотел лечь спать, но Паша не позволил. Он сказал, что ждёт какую-то даму, и я, естественно, могу ему помешать. То, что он врал, я не понимал. И вообще ничего не понимал. Я вышел на улицу и не знал, как мне попасть домой. Паша открыл окно и указал дорогу в противоположную сторону. Через час я очнулся, лежа в снегу. Шапка лежала рядом. Я отрезвел совершенно. Небо было тёмно-синим, сверкали звёзды. Воздух показался мне райским, свежайшим. Такой прохладный! Такой мягкий! Я встал и обнаружил, что лежал в двух шагах от дома. Рядом с липами, которые летом расцветали жёлтыми цветами и чудесно пахли.
Лариса, увидев меня, серьёзно присыпанного снежком, побелела и не могла говорить. Но это быстро прошло. Я выпил стакан чая и лёг спать.
Что хотел сделать со мной Паша? Ну, подумаем… В три часа ночи, зимой, выставить из дома друга, совершенно пьяного, и тоже больного и еле стоящего на ногах… Что это значило? Это значило, что он хотел, чтобы я замёрз и больше не травмировал его своими рассказами о своих премьерах.
Прошло несколько месяцев после Пашиной выставки. И мне попалась заметка, что Пашины картины купил известный африканец, что он забрал Пашу к себе, вылечил его, и теперь у Паши всё прекрасно. В Габоне у него есть лошади, жирафы, быки, на которых он гоняет с утра до вечера. Всласть!
Ещё мне приснилось, что Паша бродит по райским тропинкам и перекрашивает фрукты и цветы так, как считает нужным! Великому художнику можно всё!
