Как-то в середине девяностых годов я ехала в электричке, возвращаясь в Москву из Дорохова, где отдыхала в санатории-профилактории. Народу в электричке было немного, и я удобно расположилась одна в купе со своим немалым багажом: чемоданом, сумкой и несколькими кустами облепихи, которые мне подарили местные деревенские жители. В соседнем купе и тоже в одиночестве сидел молодой человек, почти мальчик, с чистым взглядом голубых глаз, который изредка посматривал в мою сторону. Наконец, когда я случайно встретилась с ним взглядом, он пересел в моё купе и заговорил со мной: “Я вижу, вы везёте кусты облепихи. Где вы собираетесь посадить их? На даче?” Я ответила, что дачи у меня нет, а посажу я их под окнами, поскольку озеленением занимаются преимущественно жители нижних этажей, а я живу как раз на втором этаже. Молодой человек с интересом выслушал мой ответ и, в свою очередь, поделился со мной своими планами: “Я только что освободился из мест, как говорится, не столь отдалённых и теперь должен поехать в Тверь, чтобы отметиться там в милиции о своём прибытии и встать на учёт. Однако денег на дорогу у меня нет, и я собираюсь в Москве немного подзаработать”.
Я с пониманием отнеслась к его истории, поскольку к тому времени, посетив несколько раз московский центр Саи-Бабы и духовную школу Юлии и встретив там искренне тёплое к себе отношение, я приобщилась к таким духовным ценностям как милосердие и сострадание и была готова помочь любому страждущему. Молодой человек, которого звали Лёша, вызвался помочь мне поднести чемодан до дома, и я, не раздумывая, согласилась. По дороге Лёша пожаловался, что давно не ел, и спросил, не нужна ли мне какая-либо помощь по дому, поскольку он многое умеет делать. Я даже обрадовалась, подумав о представившейся мне возможности заменить два треснувших стекла в окнах на кухне и спальне, поэтому ответила, что помощь мне нужна, и спросила: сможет ли он выполнить эту работу. Он ответил утвердительно и поинтересовался: есть ли у меня стеклорез. Стеклорез у меня дома был. Что касается еды, то я сказала, что денег у меня тоже нет, а из санатория я везу две сосиски, которые я не съела за завтраком, да кое-что есть дома, так что мы вполне сможем неплохо поужинать.
В это время моя дочь Лиля вместе со своим мужем Сергеем жила на даче его родителей, поэтому свободного места в нашей трёхкомнатной квартире было предостаточно. Мы с Лёшей скромно поужинали, и он всё больше казался мне очень милым и открытым ребёнком. Он рассказал, что ему семнадцать лет и что у него уже давно нет родителей, так что у меня даже мелькнула мысль — не усыновить ли его, но я ограничилась тем, что предложила ему свободную комнату, где он мог переночевать.
Это было в четверг вечером, а на следующий день, в пятницу, ознакомив Лёшу с фронтом работ и оставив его одного в квартире, я отправилась на тогда ещё не крытый рыночек возле метро Молодёжная, чтобы поговорить с его директором о возможности устройства Лёши на работу. Директор рынка ответил, что сейчас ему люди не нужны, что я и передала мальчишке.
Во время обеда Лёша показал мне свою левую руку, сплошь покрытую татуировкой. Я искренне удивилась, зачем это ему нужно было делать. Вскоре я поинтересовалась, как продвигаются дела с заменой стекла. Он сказал, что возникли трудности с нарезкой, так как стеклорез не берёт его. Я дала Лёше другой стеклорез и занялась своими делами. Проверить работу Лёши мне и в голову не пришло, потому что я боялась обидеть его. Вечером Лёша объявил, что через день работу закончит, но и это меня не насторожило.
В субботу ко мне в гости должен был приехать Аркадий, мой друг, живший в Крыму и в то время находившийся в командировке в Подмосковье. Перед его приездом я сказала Лёше, что не хотела бы, чтобы Аркадий увидел его татуировку, и предложила Лёше плотно забинтовать руку. Так мы и сделали. Обедая, мы втроём вели непринуждённую беседу на отвлечённые темы. После обеда я решила погулять с Аркадием по Москве, а потом проводить его на вокзал. На вопрос Лёши, когда я вернусь, я ответила, что часа через три.
Когда мы вышли из квартиры, в которой остался Лёша, я вдруг заколебалась, нужно ли мне запереть на ключ входную дверь или оставить Лёше возможность открыть её. В эти мгновения я осознала, что если в четверг я видела ясные и безмятежные глаза Лёши, то уже к вечеру пятницы в них появился какой-то лихорадочный блеск и беспокойство, и я заперла дверь на ключ.
Во время прогулки по Старому Арбату Аркадий неожиданно спросил: “А кто, собственно, этот мальчишка, и откуда он взялся?”. Я рассказала Аркадию о Лёше всё, что знала с его слов. Аркадий переменился в лице и решительно сказал: “Срочно едем обратно домой”. “Почему?” – удивилась я. “Да потому, что там сейчас происходит нечто очень серьёзное”, — ответил Аркадий.
В груди у меня сразу захолонуло, и тут я уже считала каждую минуту до дома. Квартира оказалась запертой, как мы и оставили её, но дверь и окно комнаты, где эти дни жил Лёша, были распахнуты настежь. Самого Лёши в квартире не было. Подойдя к распахнутому окну, мы увидели, что к ручке окна привязан один край простыни, а ниже, к другому её краю чуть выше первого этажа привязана вторая простынь. Лёша спустился со второго этажа по простыням, как по канатам. Под подоконником лежали подготовленные к спуску на землю туго набитые целлофановые пакеты, которые он не успел унести, а также бинт, которым я обматывала его руку. Мы с Аркадием переглянулись. Всё было ясно без слов. “Ну, теперь посмотри, что у тебя исчезло”, — сказал Аркадий.
Начав осмотр квартиры, я обнаружила, что исчезли золотое кольцо дочери, подаренное ей бабушкой, моей мамой, полевой и театральный бинокли, серебряные полтинники, доставшиеся мне в наследство от моего ленинградского деда, дрель и многое-многое другое.
Я написала заявление в милицию, в котором перечислила двадцать семь наименований украденных у меня предметов, и указала, что вор только что освободился из мест заключения и сейчас, возможно, направляется в Тверь. В дежурном отделении милиции моё заявление даже не было зарегистрировано, и когда спустя некоторое время я снова пришла туда, чтобы узнать, дан ли ход моему делу, мне было сказано, что если я буду настаивать на поиске своих вещей, то буду наказана за то, что допустила проживание в своём доме человека без регистрации, который в настоящее время находится “в бегах”.
Я оказалась растяпой в квадрате. Тем не менее, мне надо было как-то обосновать дочери пропажу вещей из квартиры. Я очень волновалась, как будет воспринято известие о столь многочисленных пропажах и, прежде всего, золотого кольца дочери. Долгое время у меня не было никакой версии, да и врать-то я особенно не умела, поэтому я не отваживалась заговорить о происшедшем с дочерью. Когда же после возвращения Лили и Сергея в Москву разговор всё же состоялся, я сказала, что даже не могу представить себе, как произошло ограбление, поскольку вскрытия квартиры не было. “Может быть, через открытую форточку? Сколько примерно времени она оставалась открытой, когда ты ушла?” – предположила дочь. Я ответила, что самое большее час, и подтвердила, что такая версия произошедшего возможна. Но эта уловка мне не удалась.
Лиля и Сергей – истинные математики, и они включили в расследование свою логику. Прежде всего, они сами осмотрели комнату, в которой “работал” мошенник, и доложили мне результаты своих изысканий. “Знаешь, — сказали они, — ограбление не было делом одномоментным, так как в квартире производилась последовательная сортировка вещей. Видишь, под шкафом сложены вещи, которые грабителю, по-видимому, оказались ненужными. Кроме того, похищенные вещи находились в разных комнатах и имели разные размеры. Их нужно было подготовить к тому, чтобы как-то вынести”.
Притворяться дальше не имело смысла, и я во всем призналась, полагая, что теперь на меня обрушатся заслуженные упрёки за моё полнейшее недомыслие. Но ничего такого не произошло. Напротив, Лиля начала утешать меня, и этот случай просто стал очередным среди других совершенно несуразных событий моей жизни.
Моя память извлекла из недр подсознания этот случай во время Школы Букеровских лауреатов, которая была организована Московской организацией Союза писателей России и проводилась в Милане с двадцать второго по двадцать пятое марта 2012 года. Мастер-класс проводил писатель Виктор Ерофеев. Мы надеялись обучиться у мэтра писательскому мастерству. Первое занятие началось поздно вечером, в двадцать два часа по местному времени после обильного ужина, не менее обильно запитого вином, поскольку в ресторане, где нас кормили, на каждом столе стояло по нескольку бутылок отличного вина. Мы, буквально затаив дыхание, ждали появления мэтра, но он задерживался. Наконец, он появился, и наше посвящение в искусство писательского мастерства началось.
Виктор Ерофеев рассказал нам, как за три дня до прибытия в Милан он был ограблен двумя неизвестными, как он сказал, “кавказскими людьми”, выходцами то ли из Дагестана, то ли из Чечни. Я уже знала об этом происшествии из сообщения радиостанции “Эхо Москвы” и знала даже сумму причинённого мэтру материального ущерба – тридцать тысяч российских рублей. Теперь я услышала эту историю из уст самого потерпевшего. Он сидел в своей машине возле Дорогомиловского рынка, поджидая с покупками свою молодую, третью (как он сам сообщил нам) жену Катю. Дверца его машины была приоткрыта. Совершенно неожиданно к нему подошёл неизвестный и потребовал отдать деньги. Писатель пробовал убедить его: “Ну, какие деньги могут быть у писателя?” Но грабитель не внял его убедительным доводам и произнёс: “Кошелёк или жизнь!” Писатель опешил от того, что эту чисто русскую угрозу произнёс уроженец Кавказа. Он даже не знал, начать ли смеяться по этому поводу или всерьёз испугаться. Видя, что писатель не торопится расстаться с деньгами, грабитель вытащил нож и ткнул им в бок писателя. Дело принимало нешуточный оборот.
В это время появился второй грабитель, быстро открыл бардачок и выхватил оттуда кошелёк, в котором находился загранпаспорт и сорок тысяч российских рублей. Затем оба грабителя мгновенно исчезли. Волнение и негодование писателя вполне можно понять: у него украден загранпаспорт и деньги, а через три дня начинался мастер-класс в Милане. Вскоре вся милиция и другие службы были подняты на ноги, и Виктор Ерофеев вовремя получил загранпаспорт. И уже обращаясь к нам, Виктор Ерофеев предложил нам к следующему занятию высказать свои соображения и дополнить его рассказ относительно трёх аспектов этой истории:
1. Нужен ли вообще России Кавказ?
2. Социальный мотив преступления, поскольку грабители остались безработными после закрытия палатки, в которой они торговали.
3. Лирический мотив, ибо его любимая жена Катя могла вернуться с рынка в тот момент, когда рядом с ним находились грабители, и тоже пострадать.
На следующий день, двадцать третьего марта, у нас была экскурсия в Венецию, поэтому второе занятие мастер-класса состоялось только двадцать четвёртого марта. Я подготовила ответы по трём предложенным направлениям. По первому вопросу я бы сказала, что Кавказ нам нужен: здесь прекрасная природа, минеральные источники, виноградные плантации, нефть и, наконец, много хороших людей. Многие из нас в своё время ратовали за суверенитет России, а потом горевали, что наши близкие друзья остались за границей и поддерживать с ними связь до появления интернета было сложно и дорого. Ещё я бы добавила, что жители Кавказа не приглашали в свой край Ермолова, который огнём и мечом завоёвывал не принадлежавшие России земли, хотя на Кавказе можно было действовать совсем иными методами. Поэтому у кавказских народов нет оснований особенно любить Россию. Это мы завоевывали Северный Кавказ, а не его народы просили убежища у России.
По второму пункту я бы сказала, что только неправильное управление страной привело к тому, что все деньги и работа сосредоточены в столице, а в регионах нет ни того, ни другого.
А по третьему вопросу я бы высказала мнение, что, конечно, любовь прекрасна. Только любить третью да ещё и молодую жену — не велика заслуга. Вот если бы речь шла о спутнице жизни, с которой человек прожил всю жизнь, меня бы это действительно тронуло.
Однако высказать всё это мне не довелось, потому что Виктор Ерофеев изменил план занятий и предложил нам рассказать собственные истории об ограблении. Очень многие из присутствовавших на занятиях прозаиков мгновенно подняли руки. Виктор Ерофеев заявил, что литература – это обязательно конкуренция и поэтому вызвал на “трибуну”, то бишь к своему столу, тех, кто наиболее активно тянул руки. Первое слово досталось Леониду Подольскому, и он что-то долго рассказывал, но его мало кто слушал, так как люди, возможно, обдумывали свои выступления.
Я тоже отчаянно рылась в своей памяти и вспомнила один эпизод, имевший место в нулевые годы. Двадцать восьмого декабря поздно вечером, возвращаясь после спектакля, я подошла к своему дому на Партизанской улице. В то время я вела войну с военкоматом, расположенным напротив нашего дома, из-за того, что лампы дневного света, освещавшие ночью вход в военкомат, сильно гудели и мешали мне заснуть. Далеко не все в нашем доме страдали от этого гудения, но те немногие, кто реагировал на него, страдали ещё больше, чем я. В своём обращении к начальнику военкомата я просила его заменить неисправную лампу или исправить стартер. И вот теперь я решила подойти к военкомату и с близкого расстояния послушать, устранены ли неполадки. Возвращаться домой я решила не вдоль освещенной территории между жилыми домами, а напрямик, по тропинке, проложенной между детским садом и нашим домом. Здесь не только не было осветительных фонарей, но редко в каком окне горел свет.
Когда я огибала торец дома, где уже было абсолютно темно, и была близка к цели, поскольку мой подъезд был вторым за торцом дома, я почувствовала, что кто-то потянул мою дамскую сумочку, которую я держала в руках. Я быстро оглянулась и, разглядев в темноте силуэт парня, ещё крепче вцепилась в ручки сумочки. Тогда парень применил силу и рванул сумку к себе. Я, не выпуская сумку из рук, упала на землю в грязь, смешанную со снегом. Парень протащил меня вместе с сумкой по грязи метра два, но, в конце концов, у меня не хватило сил, и я разжала руки. Парень, схватив сумку, кинулся наутёк. Я поднялась и бросилась за ним вдогонку, но все мои усилия были напрасны. Расстояние между мной и парнем увеличивалось.
Увидев бегущую даму, какой-то молодой человек, невесть откуда появившийся на улице, спросил у меня, в чём дело. Услышав мой сбивчивый и торопливый рассказ, он бросился вдогонку за воришкой, но тоже не преуспел. Парень скрылся из вида. Молодой человек посоветовал мне немедленно обратиться в милицию, тем более что вместе с моей бархатной сумкой были похищены паспорт, свидетельство медицинского страхования, карта москвича, купюра в сто долларов, российские рубли и, естественно, все дамские причиндалы.
В милиции дознаватель составил протокол, но воришку, естественно, не искали. Через какое-то время в милиции мне предложили подписать бумаги, и когда я поинтересовалась, что это за бумаги, дознаватель ответил, что они о том, что я не возражаю против закрытия дела, поскольку всё равно воришку найти невозможно. А вот если его когда-нибудь найдут, то ему припомнят всё. Я, естественно, возражала, но бумаги мне всё-таки пришлось подписать. Дело это закончилось тем, что примерно недели через три документы мне принёс домой дворник с соседнего участка, сказав, что нашёл их на помойке, и скромно намекнул, что документы надо выкупить. Но к тому времени у меня уже была новая карта москвича и свидетельство медицинского страхования, поэтому с дворником я держалась уверенно и на поводу у него не пошла.
Всё это промелькнуло в моей памяти, пока выступал Леонид Подольский, и я решила, что буду рассказывать Виктору Ерофееву про этот ночной случай с сумкой и ограблением.
Второй о своём ограблении говорила Татьяна Гржибовская, которая своим звонким голосом разбудила погруженных в собственные мысли слушателей, хотя она рассказывала весьма обыденную историю о том, как грабитель, вырвав кошелёк из её рук возле киоска, мгновенно исчез. Именно в этот момент я вспомнила историю о мальчике Лёше, решив, что моя первая история недостаточно интересна.
Потом Виктор Ерофеев пригласил к столу Надежду Кащенко, и пока мы обсуждали вопрос, допустим или нет мат в литературе, причём часть слушателей категорически отвергала использование мата в литературных произведениях, тогда как сам Виктор Ерофеев отстаивал право на его использование, Надежда, сидя за столом, сочинила “ужастик”. Она рассказывала его настолько вдохновенно, что все присутствующие поневоле начали прислушиваться к её рассказу. Суть этой истории сводилась к следующему:
Воришка-карманник промышлял кражей кошельков, дамских сумочек, мобильников и прочей мелочёвки, но всё время мечтал поймать крупную “рыбу”. Своими мечтами он неоднократно делился со своей любимой девушкой-блондинкой. И вот однажды воришка выследил крупную “рыбу”. Он дождался, когда из дорогого авто вышел респектабельный господин с огромным саквояжем, и, в мгновение ока выхватив саквояж из его рук, скрылся с ним в темноте. В укромном месте он открыл саквояж, чтобы познакомиться с его содержимым, и о ужас! Он увидел там знакомую белокурую головку…
Услышав этот “ужастик”, мэтр пришёл в полный восторг и тут же радостно заявил: “Вот мы и нашли победителя нашей школы! Мы должны вызывать интерес к нашим произведениям у западного читателя!” Я никогда не читала ужастики, поскольку всяких ужасов мне вполне хватило в собственной жизни, и я, как мне казалось, про себя, но, оказывается, вслух произнесла: “Да, талант дискретен!” Услышав мою реплику, Ерофеев подтвердил: “Да, дискретен”.
Возможно, из-за отсутствия времени другим присутствующим на мастер-классе девяти или десяти “прозаикам”, в том числе и мне, слово не было предоставлено, поэтому я решила рассказать истории своих ограблений вам, дорогие читатели. Будьте бдительны!
