(Зарисовка к повести «Тишина на взлётке», написанной по
воспоминаниям участника В.О.В. Шелухи Алексея Иосифовича)
Утром 29 июня 1941 года аэродром Зубово, что под Оршей в Белоруссии, закрыл густой туман. Это погодное явление было очень кстати двум военным: штурману Евгению Старостину и стрелку-радисту Александру Антонову, медленно идущим по краю лётного поля и постоянно озирающимся по сторонам, чтобы увидеть, не догоняет ли их младший лейтенант, — командир экипажа голубой пятёрки «СБ-2» Савельев Владимир. Голубой пятёркой самолёт назывался из-за номера на фюзеляже и из-за цвета, в который были выкрашены коки винтов второй эскадрильи для отличия от самолётов других четырёх. Какой из них какого цвета быть, определялось наличием палитры красок на складе и приказом зам. начальника штаба полка.
Аэродром Зубово, куда перелетел полк, чтобы быть поближе к линии фронта, оказался плохо обустроенным. Взлётка одна и с травяным покрытием, зданий для служб полка не хватало, личный состав располагался в требующих ремонта сараях, разбросанных по краю лётного поля и оборудованных двухэтажными нарами. В одном из таких сараев и была размещена на постой вторая эскадрилья, причём вся, включая лётчиков, техников и самого комиссара эскадрильи, в чью обязанность вменялось воодушевлять всех на бой, а также следить за политическим и моральным обликом личного состава. Поэтому он, не отличаясь знаниями материальной части самолёта, но имея хорошую наблюдательность и неудержимую словоохотливость в присутствии начальства, уже заметил отсутствие Савельева и ночью и на завтраке в столовой, о чём сделал соответствующую пометку в записной книжке с указанием даты и времени наблюдений.
Очередной раз попытавшись разглядеть сквозь туман своего командира, Старостин предположил:
— Небось, новую букву охмуряет.
Он знал Савельева, как облупленного, ещё с детства. Так случилось, что судьба, как в кино, свела трёх друзей в одно время, в одном месте и даже в одном экипаже. Третий друг, Кожура Алексей, в этот момент хлопотал, будучи старшим техником, вокруг самолета Савельева, готовя его к дневным полётам.
— Не понял! Что за буква? — спросил Антонов.
— У Володьки с училища проявился «бзик», пока не охомутали, близко знакомиться с «чудачками», как он называет особ женского полу, чьи имена начинаются на разные буквы алфавита. Пока не освоит весь алфавит, — не женится.
— Ну, ну! — сказал осуждающе Антонов.
— Не знаешь, не нукай. У него там с Лёшкой и буквой «Т» история вышла, долго рассказывать.
— И молчи, а то «разболтался Мазай», — раздался над ухом Старостина голос неожиданно догнавшего экипаж командира.
— Всем доброе утро! — он сделал вдохновенное лицо и продолжил:
— «Утро туманное, утро седое…»
— Смотри, Володька, добегаешься. С особистом уже набегал одну проблему. Как бы с подачи комиссара что-нибудь новенькое не появилось, — прервал декламацию Савельева Старостин.
— Ну вот, прервал. А такой стих мог получиться!.. Или он уже.., жаль. Я тебя, Жека, разочарую. Вчера проблем не набегал. После трёх боевых вылетов так устал, что как только, как говорится в арабских сказках, возлёг на ложе, так сразу и уснул, даже дёрнуться не успел. А когда проснулся, уже никого не было, и, представляешь, хозяйка даже поесть ничего не оставила.
— На нет и каши нет, — заметил Антонов: — А вот как ты голодный теперь полетишь?
— Ничего, злее на немцев буду. И ваши шоколадки отберу!.. Шутка,.. Про шоколадки.
Некоторое время все шли молча. Савельев тронул Старостина за плечо.
— Что на сегодня с погодой, штурман?
— И синоптики, и Сашкины приметы говорят — полетим командир. Вон уже ветерок поднялся, скоро туман раздует.
— Жарко сегодня будет, — добавил Антонов.
— Сегодня вроде воскресенье, а вставать как-то тяжело было, как в понедельник. Это случайно не к дождю? — спросил Старостин.
— А по мне, все дни сейчас — это сплошные понедельники. Субботы, воскресенья и все остальные дни недели закончились двадцать первого июня, и опять начнутся только после Победы. Так что приказываю считать сегодняшний день восьмым понедельником войны, — сказал Савельев и энергичнее зашагал к уже виднеющемуся своему самолету.
В этот раз полк полетел на бомбёжку в полном составе. Все 29 бомбардировщиков, включая самолёт командира полка Щербакова, перелопачивали воздух винтами, в порядке своей очереди по одиночке выруливали на взлётку, поднимались в воздух и кружили над аэродромом, ожидая, пока оставшиеся на земле машины не присоединятся к ним. Разбившись на звенья по два-три самолёта в звене, полк улетел на запад. Ветер разогнал запах бензина. От наступившей после рёва моторов тишины звенело в ушах.
— Полезли в шалаш наших ждать, — сказал старший техник Алексей Кожура, проводив взглядом самолёты до горизонта.
— Да, ждать именно там — это ты хорошо придумал, — согласился техник Сергей Альенков. — Заодно и покемарим.
Оба забрались в шалаш, стоящий рядом с самолётной площадкой. Глаза у них слипались. Спать хотелось до дрожи. Ремонтировать израненную после вчерашних полётов машину им пришлось всю ночь.
Линию фронта перелетели довольно высоко, спокойно, спрятавшись в густой кучёвке. Но только голос ком. полка в наушниках успел сказать:
— Внимание! Подходим к цели! Вторая атакует зенитки, остальные работают по станции и путям! Как поняли?.. — тут всё и началось.
Станция, забитая эшелонами с живой силой и техникой, боеприпасами и Г.С.М., охранялась, начиная с дальних подступов. Внезапно перед самолетами встала стена из огня и дыма, нашпигованная осколками зенитных снарядов, закрывающая доступ к путям, пакгаузам, пыхтящим паровозам, вагонам, где ели, спали, играли на губных гармошках фашисты, отдыхающие перед очередным «дрангом нах остен».
— Вторая, сизари, по зениткам начали! — услышал Савельев по рации голос командира эскадрильи.
— Экипаж! «Приказано быть смелым», атакуем! — медленно, сосредоточенно сказал Савельев, как бы выбирая в этой оранжево-чёрной дымящейся стене место для атаки, и вдруг с криком:
— Аааа,.. — направил самолёт в гущу разрывов, швырявших его одновременно в разные стороны, навстречу плюющимся огнём из задравших вверх свои раскалённые стволы зениткам.
Атака второй эскадрильи сделала своё дело. Наши самолёты смогли прорваться к станции, и там творился ад. Огонь, взрывы, горящие вагоны, горящие люди, горящая земля, горящие на земле самолёты. Чёрный дым от разлитой и полыхающей нефти клубами поднимался вверх и смешивался с дымом от разрывов зенитных снарядов и дымом от подбитых самолётов. Эфир заполнился криками, прощаниями, истерическим смехом, стонами, матом… и тут раздался спокойный голос ком. полка:
— Всем экипажам, кто отбомбился, — домой!
Сбросив на фашистов весь боекомплект, голубая пятёрка вынырнула из гущи боя, можно сказать, без повреждений. Поднявшись повыше, Савельев огляделся. И тут он обратил внимание на то, что самолёт его приятеля по училищу, как тот сам себя иногда называл, Витьки-Победителя, будто не слышал команды «домой», а взял курс на запад.
— Женька! Ты двойку видишь? Что он, гад, делает!
— По-моему, он и бомбы, не долетев до зениток, сбросил, — ответил Евгений, — думал, показалось.
— Сейчас догоним!
— Нет, командир! Топлива в обрез. К дому надо.
— Слушай, Женька! А так бывает? — спросил с тоской Владимир.
— Получается, бывает.
Вряд ли кто видел, что в это время в самолёте, улетавшем к врагу, в кабине стрелка-радиста метался и что-то кричал не трус и предатель, а настоящий Боец, как он втащил пулемёт внутрь своей кабины и стал стрелять, как пули стали рвать обшивку изнутри, как переложились рули высоты…
— Командир, по-моему, немцы сами его сбили, — доложил смотрящий назад Антонов. По крайней мере, он точно упал.
— Предателей никто не любит, — заметил Старостин.
Все замолчали. Моторы ровно гудели. Казалось, бой закончен.
— Мужики, как вам такое начало стиха? В голову вдруг пришло, — сказал Савельев и продекламировал:
Всплеск сигнальных ракет, и качается,
Зацепившись за тучу, луна.
Полоса с самолётом прощается.
На бетонку легла тишина.
— Нормально, только нам ещё до бетонки добраться надо, — отозвался Старостин.
— Так, понятно. Экипаж, не расслабляться! Всем следить за воздухом! Может, обойдёмся без мессеров, — размечтался Савельев.
— Не обойдёмся! Вот они по нашу душу, мать их за ногу. Командир! Справа, сверху, сзади сто девятые, много, — доложил Антонов и открыл огонь из пулемёта.
На уцелевшие, возвращающиеся домой машины полка навалились двенадцать истребителей «Ме-109». Они по-хозяйски сновали между тихоходными по сравнению с ними «СБ-2». Бомбардировщики пытались уйти на бреющем, маневрировали, как могли, отстреливались из всех пулемётов, отгоняя фашистов от себя. Кого-то удавалось зацепить и тот отваливал и падал, портя воздух дымом, скуля и завывая, как побитая собака. Но силы были неравны. То тут, то там на земле горели машины полка, а небо усеяли купола парашютов.
По плоскостям голубой пятёрки прошла пулемётная очередь, досталось и моторному отсеку правого двигателя. Показалась струйка дыма.
— Попали в правый двигатель, огня нет, дымим, — доложил Антонов.
— Штурман, Жень! Где мы?
— Прошли линию фронта, командир. Сейчас проскочим лес и можно будет искать место для посадки, — доложил Старостин.
— Сашка, огня не видно?
— Не наблюдаю.
Вглядываясь в проплывавшие под самолётом деревья, Старостин обрадованно закричал:
— Командир! Возьми чуть левее, видишь поляну?
Уже во всю дымя двигателем, с резким снижением и с первого захода, самолёт Савельева, чиркнув винтами по верхушкам молодых берёзок, подпрыгивая на кочках, цепляясь крыльями за кусты, сел, завалившись на бок.
Не дожидаясь команды, экипаж повыпрыгивал из самолёта. Антонов волочил за собой один из своих пулемётов. Увидев это, Старостин вернулся в штурманскую кабину, сорвал свой пулемёт с мест крепления и едва успел отбежать от дымящейся машины. Бомбардировщик словно ждал, пока его покинет штурман, вспыхнул и через мгновение взорвался.
Отдышавшись, постояв и посмотрев, как догорает машина, Савельев достал из сапога планшет, посмотрел в карту, сказал: «За мной!» — и пошёл напрямую через лес к дороге. Старостин, взвалив на себя оба пулемёта, свой и Антонова, ломанулся, как лось, оставляющий после себя поваленные деревца, вслед командиру. Он с детства отличался большой силой, которую постоянно поддерживал двухпудовой гирей, таская её, начиная со школы, по всем местам, где приходилось учиться и служить. Последним, налегке, по просеке, оставляемой Старостиным, шёл Антонов.
Примерно час друзья продирались через лиственный лес, который сменился сосновым бором. Идти стало легче, но ненадолго. Началась низина, поросшая мелким осинником и ольхой.
— Ничего, ребята, скоро выйдем из леса и отдохнём, он уже редеть начал, — сказал Савельев и прибавил шагу в сторону виднеющегося среди деревьев просвета.
Перебираясь через поваленные ветром деревца, отмахиваясь от веток, что норовили ткнуть человека в глаз, отплевываясь от паутины, развешанной именно там, где легче идти, он вывалился на опушку, поднял голову и тут же нырнул обратно в лес.
— Тихо, стоять! — остановил Савельев догнавших его Старостина и Антонова, — смотрите!
На опушке леса, совсем близко от них, стоял немецкий истребитель «Ме-109», в моторе которого копался фашистский лётчик. Услышав шум в кустах и русскую речь, немец обернулся и, увидев друзей, тут же метнулся в кабину самолёта и запустил мотор. Самолёт тронулся с места и начал было разбег, чтобы взлететь, но не успел. Старостин и Антонов, упав на землю, мгновенно, чуть ли не с рук, открыли огонь из пулемётов. Из «Мессера» повалил дым, и машина остановилась. Лётчик вывалился из кабины со стороны опушки и, прикрываясь самолётом, по-заячьи петляя, иногда оборачиваясь и пригибаясь, стал убегать.
— Не стрелять! — крикнул Савельев и тут же услышал свист пули. Немец отстреливался.
— Живьём возьмём.
Савельев достал пистолет, медленно прицелился, тихо приговаривая:
— Погоди, падла. Беги не беги, а я тебя достану… — и выстрелил два раза: в руку с оружием и в бедро.
И оба раза попал, куда хотел.
— Дома белку в глаз бил, а в твою фашистскую задницу подавно попаду, — сказал он, пряча, с явно выраженным чувством глубокого удовлетворения на лице, пистолет в кобуру.
Через некоторое время по дороге, ведущей в Зубово, шли хромающий немецкий офицер со связанными руками и экипаж голубой пятёрки.
***
Солнце село. Сумерки сгустились до полной темноты, и только были видны контуры каких-то строений и деревьев рядом с тем местом, где закатилось солнце и догорала заря. Около стоянки голубой пятерки в ожидании каких-либо известий топтался техник Сергей Альенков. Наконец, он увидел подходившего со стороны штаба своего непосредственного начальника Кожуру Алексея.
— Ну как, узнал чего-нибудь? — спросил Альенков.
— Узнал, что двадцать семь самолётов из двадцати девяти не вернулись. Правда, говорят, что часть экипажей спаслась. Над нашей стороной их посбивали.
— Что же им истребителей для прикрытия не дали!?
— Не знаю, не спросил. У меня есть чувство, что с нашими всё в порядке. Пошли спать, наверно, завтра появятся.
Алексей и Сергей подошли к сараю, где уже давно могли бы отдыхать, если бы вернулись, лётчики второй эскадрильи.
— Я посижу, покурю, — сказал Альенков.
— А я пойду упаду.
Алексей вошёл в сарай. Ничего не различая в кромешной тьме Кожура неожиданно наткнулся на стоящую прямо перед входом двухпудовую гирю Старостина. Зацепившись ногой, он с размаху упал на ближайшие нары, при этом стукнувшись головой о неведомо откуда взявшееся пустое ведро.
— «В ночной тиши был слышен только стук лбов», — раздался голос Владимира Савельева.
— Живы, ханурики! Пришли! — закричал счастливый Алексей.
— Тихо всем, спать не мешайте, — раздался сонный голос никуда не летавшего комиссара эскадрильи.
Всё стихло, но Савельеву не спалось. Сегодняшний бой, предательство приятеля Виктора, погибшие товарищи — всё это вертелось в голове и не давало заснуть. И тут перед ним опять всплыли строчки:
Всплеск сигнальных ракет, и качается,
Зацепившись за тучу, луна.
Полоса с самолётом прощается.
На бетонку легла тишина.
Самолётам взлетевшим неведомо,
Как она, проводив их в полёт,
С терпеливой надеждою, преданно
Возвращения каждого ждёт.
Ветер вслед полетел, и качается,
Зацепившись за тучу, луна.
Полоса с самолётом прощается:
- Победи, - тихо шепчет она.
Бомбы мирно до цели в держателях спят,
Затихают винтов голоса.
Есть приказ, и с тревогой глядит на закат
Их пославшая в бой полоса.
Близкий грома раскат, и качается,
Зацепившись за тучу, луна.
Полоса с самолётом прощается.
Все уснули, лишь ей не до сна.
Ну, а те, кому доля в бою роковом
Улететь навсегда в Млечный путь,
Расставаясь, качнут на прощанье крылом:
Взлётка наша, своих не забудь!
Свет сигналок погас, и скрывается
В набежавшие тучи луна.
Полоса с самолётом прощается,
По бетонке скатилась слеза.
После того, как в голову пришло последнее слово, Савельев повернулся на бок и мгновенно заснул.
Кожура лежал на нарах и во сне улыбался. Все спали. Только чьё-то лёгкое похрапывание нарушало тишину, да где-то жужжала муха. Жужжание становилось громче и громче, и постепенно превратилось в звук летящего фашистского самолёта…
Заканчивался восьмой день войны. Начинался день девятый — понедельник.
